Как считал Макар Макарович Морковкин — конюх леспромхозовской конюшни, этот год для его семьи выдался счастливым.
Во-первых, старшая дочь, тридцатипятилетняя Марфа Морковкина, толстозадая, толстомордая и прыщеватая, уехала в райцентр и там удачно вышла замуж за партийного еврея, директора погребальной конторы.
Во-вторых, ему самому за безупречную сорокалетнюю работу местком вручил похвальную грамоту и денежную премию в размере семи рублей пятидесяти копеек. Его жену, добрейшую женщину, Клавдию Ивановну, уборщицу производственных помещений, также отметили денежной премией из расчета три рубля пятьдесят копеек, выдали похвальную грамоту и вдобавок подарили две красивые картонные открытки. Но самое главное, в этот год их сына, их милого Петеньку, Петрушеньку, Петрушеньку-Мушеньку пригласили работать, ой, даже страшно говорить на должность секретаря комсомольской организации леспромхоза «Северный».
Вообще, если честно признаться, Клавдия Ивановна очень хотела, чтобы ее любимый сын закончил десятилетку и выучился бы на бухгалтера-счетовода. Об этом она часто просила Всевышнего, по долгу простаивая на коленях, молясь и тихонько плача.
— Да, какой там бухгалтер?- постоянно ругал ее супруг. — Пусть вон лучше закончит ПТУ на комбайнера широкого профиля, да в какой-нибудь в совхоз на заработки, нечего ему там, в конторе, штаны протирать!
Но как мы видим, этого не произошло. Всевышний распорядился по-своему.
Конечно, никому и в голову не могло прийти, что Петя Морковкин, который родился недоношенным, косоглазым, слегка шепелявил, имел плоскостопие, одно яйцо, которое к тому же постоянно чесалось, и вдруг, на-ка тебе, комсорг леспромхоза. Имея такие дефекты, мальчика Петю, конечно, освободили от физкультуры, а этому ребенок как раз был только рад. Петя не унывал. Вместо того чтобы бегать, прыгать и носиться по улицам, как другие дети, он ходил в библиотеку, где читал все подряд. Он читал много. Читал сказки, рассказы, басни, стихи, фантастику и даже <<Пионерскую правду>> вместе с журналом «Мурзилка». К концу восьмого класса, начитавшись умных книг, у Пети появился дар оратора. Он начал красиво говорить, правильно жестикулировать, ясно выражать свои мысли и легко убеждать своих товарищей.
Ну, например, начитавшись рассказов про Павлика Морозова, он внушил своим одноклассникам, что постукивать на своих близких – это дело хорошее, нужное и поощрительное. Правда таким убеждениям, надо отдать должное, ребята сразу не поверили, но вскоре, половина класса пришла в школу и рассказала директору, что их родители гонят самогон, обвешивают покупателей, таскают доски с леспромхозовской пилорамы и разбавляют бензин неизвестной науке пахучей жидкостью. После этого случая жизнь Пети Морковкина немного осложнилась. Друзья и близкие тех родителей, которые работали с бензином и таскали доски, начали встречать Петеньку в темном уголке, заводили его поглубже в лабиринты сараев, и там, в тишине и прохладе, учили мальчика уму-разуму, нанося отпрыску удары по голове, ребрам и, естественно, по печени. На некоторое время мальчик успокаивался. Правда, вскоре начинал все снова. В этом случае не дремала и другая сторона. Опять начинались вечерние встречи, задушевные беседы в тени покосившихся бараков, опять приглушенные крики, легкий шумок, синяки под Петиными глазами и временное окосение на здоровый правый глаз.
Время шло. Петя Морковкин взрослел. Вскоре он начал посещать библиотеку для партийных работников. Там, так же как и в детской, читал все и читал много. Читал басни К. Маркса, сказки В.И.Ленина, ну, а, если попадали бредовые речи Л.И.Брежнева, то не брезговал и ими. Вскоре умение красиво чесать языком приметили наверху. Петя Морковкин попадает в школу сначала старшим пионервожатым, а затем в леспромхоз на должность секретаря комсомольской организации.
— Ничего, себе, нормальный ход!- громко произнес Петруха, засучивая рукава на новом месте работе.
— Вот, здесь себя я и проявлю! Покажу всем, как нужно правильно и по-коммунистически работать!
Петр начал пахать, как раб на лесосеке. Вошел во вкус. Нутром почувствовал перспективу повышения по службе. В голове закралась тайная мысль получить высокую комсомольскую, а затем и партийную должность. Он видел себя сначала вторым, а затем и первым секретарем райкома партии. От таких мыслей захватывало дух. Он поверил прочитанным Ленинским работам и решил построить коммунизм в отдельно взятом леспромхозе.
Почти ежедневно Петр бегал на лесосеку, где призывал сучкорубов работать одновременно двумя топорами, дабы быстрее приблизить тот заветный солнечный день – начало коммунистического рая. На следующий утро он перемещался на пилораму, где стоя на лафете станка, обещал светлое будущее трудящимся, которые сумеет увеличить производительность труда в пять — семь раз.
В тракторной бригаде, объявив себя передовым строителем коммунизма, Петр записал в свой отряд двух желающих слесарей, правда после обеда их выгнал, так как ребята получили получку, сильно напились и все время кричали:
— Да, здравствует Мао Дзе дун!!
К вечеру, войдя в резонанс, комсорг забегал на конюшню, где читал бредовые политические лекции своему отцу, его двум помощникам и лошадиному табуну, который смирно стоял в стойле, не задавал никаких вопросов, спокойно жевал сено, и время от времени одобрительно кивал головой. Но это еще не все. Проработав несколько месяцев на новой должности и начитавшись утопических бредовых идей, у Петрухи что-то заклинило в голове, и он активно стал критиковать леспромхозовское начальство. Он критиковал всех. Критиковал директора товарища Коршунова Петра Гавриловича за то, что тот много тратит государственных средств на организацию банкетов по случаю встреч делегаций с соседнего леспромхоза. Он критиковал председателя месткома за то, что тот организовал на профсоюзные деньги строительство в глухом месте охотничьего домика, бани, бильярдной и небольшой отдельно стоящей уютной избушки с камином, коврами, возведенной неизвестно для каких целей. Не прошла критика стороной и парторга леспромхоза Синичкина Иван Петровича, который, по словам Морковкина, чрезмерно много тратил денег на празднование официальных партийных и менее значимых дат.
После таких выступлений, новоиспеченный строитель коммунизма, с затуманенными ленинскими идеями мозгами, стал опасен для администрации леспромхоза <<Северный>>.
— Что-то нужно делать, что-то нужно предпринимать!- слушая крамольные речи Пети Морковкина, обратился директор Коршунов к своему парторгу Синичкину Иван Петровичу.
— Что-то не то говорит, что-то не то городит! С катушек что ли съехал!? Везде себя в пример ставит! Нас ругает, себя хвалит, нашелся, понимаешь ли, нет, косоглазый строитель коммунизма, хренов! С одним-то яйцом!
— Ничего!- успокаивал директора парторг, хитро посмеиваясь и лукаво поглядывая в сторону, — исправится, молодой еще, спеси много, мозгов мало! Правда у нас к таким тонкий подход имеется, схема давным-давно отработана, быстро в стойло ставим, так обработаем, что не только забудет, что такое критика начальства, а будет ходить на полусогнутых, председателю профкома будет заглядывать в глаза, мне в рот, а вам прямо в жопу!
— Да, не уж-то так и будет?- удивился директор. — Вы, что его на курсы проктологов пошлете, или дубиной по горбу?
— Ну, не совсем так, конечно! Но уверяю вас, дорогой Петр Гаврилович, что этот косоглазый скоро будет шелковый, тихий, спокойный, будет молчать как рыба, каждый свой шаг, даже поход в уборную, будет согласовывать лично с вами и при этом трястись от мысли, что не сегодня — завтра, его с позором выгонят с работы.
-Не верите? – видя, что директор находится в замешательстве.
— Предлагаю пари, пять бутылок водки за то, что так и будет.
— Согласен! – обрадовался Коршунов, скрестив устный договор, крепким мужским рукопожатием.
Прошло несколько дней. Неожиданно, из райкома партии, комсоргу Петру Морковкину, пришел вызов немедленно выехать на курсы повышения квалификации.
Узнав, что сына направляют на учебу, Клавдия Ивановна засуетилась и запричитала.
— И это в двадцать-то лет, в двадцать лет, — плача от счастья, шептала она, потихоньку собирая сына для дальней поездки. Надо же, ну кто бы мог подумать, проработал-то всего ничего и вот, на тебе, уже отправляют на учебу. Далеко пойдет сынок! Чувствует мое сердце, ой, далеко пойдет! — С этими словами она положила в чемодан три пары белья, туалетные принадлежности, тетрадку, набор цветных карандашей, линейку и большой пакет пирожков, которых пекла все утро.
— Петя, — обратился отец к сыну, который сидел в это время на кухне и за обе щеки уплетал жареную картошку, — мать тебе там пирожков с курятиной в дорогу положила, так ты смотри, всем не давай, один ешь, захочешь покушать, отойди в сторонку, зарубай парочку и все будет нормально.
— Правильно! — отец говорит,- поддержала разговор мать,- со всеми не делись, а то там, увидят такую сдобу, вмиг все сметут и тебе не оставят! Сын с доводами родителей согласился. Он с набитым ртом кивнул головой, попытался что-то сказать и когда проглотил кусок, клятвенно пообещал:
— Пирожки съем один, обязательно в темноте и обязательно под толстым, толстым одеялом!
До отправления дрезины было еще далеко. Мать продолжала хлопотать на кухне. Макар Макарович сидел рядом и писал дочери письмо в райцентр.
— Смотри, милый, учись, хорошенько учись! — напутствовала мать, любимого Петрушу.
— Смотри, не подведи нашу рабочую династию! — вторил жене Макар Макарович, который в четвертом поколении работал конюхом.
— Хорошо, — пообещал родителям Петруха, — буду учиться, стараться и снова учиться! Выучусь, приеду и покажу, как должен работать настоящий строитель коммунизма! Надолго запомнят леспромхозовские рабочие фамилию Морковкиных!
— Ну, ладно, сынок, с Богом! – Клавдия Ивановна, передавая сыну чемодан .
— Мама! — строго произнес Петр, напоминая интонацией, что он закоренелый атеист.
— Ой, извини, извини, сынок! — Тогда с Лениным тебя, с Лениным! Тьфу, ты, зараза, не складно как, даже язык не поворачивается!- В сердцах произнесла Клавдия Ивановна.
— Мама! – Петруха насупился.
— Ну, ладно, ладно, сынок, ты уж не суди мать строго, с Богом тебя, пусть в твоих делах твой Владимир Ильич поможет! Направит, куда надо и расскажет, как жить нужно. А ты приедешь домой с учебы и всем нам, темным людям, об этом перескажешь!
Сто километров до райцентра дрезина тащилась четыре с половиной часа. От железнодорожной станции до дома сестры было недалеко. Петруха быстро свернул на знакомую улицу, пробежал триста метров, повернул в небольшой переулок и через квартал очутился возле калитки, где на картонной табличке была нарисована морда свирепого полосатого тигра. На ней красовалась надпись <<Всяк желающий быстрей помереть стучись сильней в эту дверь>>. Желая остаться в живых, Петр нажал на кнопку звонка, дважды пнул ботинком в дощатую калитку и громко по-бандитски свистнул. В окне появилась физиономия сестры.
— Ой, братик приехал! — воскликнула Марфа открывая дверь. Через несколько секунд Петр оказался в объятиях сестры. Объятия были жаркими. Сестра тискала брата, трепала ему волосы, быстро завела в комнату, усадила в кресло, засуетилась, стала накрывать на стол, а когда прочитала письмо от родителей, даже слегка заплакала. Немного успокоившись, Марфа встала, вытерла слезы, вышла на крыльцо и крикнула домой мужа, погребальная контора которого находилась на противоположной стороне улицы.
— Шалом, дорогой родственник, — поздоровался Мокша Изевич, переступая порог дома.
— Салам лийже, — на языке народов мари ответил Петр. От таких слов Мокша побледнел, посчитав, что шурин с порога просит у него сала, изменился в лице, скривился, как будто у него болят зубы, злобно посмотрел на своего гостя и прямым текстом заявил:
— Сала у меня нет, сало в дефиците и в закромах еще долгое время сала не будет, — хотя, если честно сказать, в сарае, у партийного еврея, висели две копченые свиные туши.
По приглашению сестры уселись за стол. Потекла неторопливая беседа.
— Ты смотри, — подучивал Мокша родственника, давай навастривай лыжи в партию, в партию вступай, поработаешь в комсомоле, втянешься в эту работу, а потом все равно в партию, без партии, сынок, в наше время никуда, слушайся начальство, заводи с ними дружбу, выполняй все распоряжения и старайся занять как можно выше партийные посты.
— Правильно, говорит, — поддержала мужа Марфа, — ты, Петенька, бери пример со своего родственника, он тебе плохого не пожелает. Он сам всю жизнь свинопасом был, а вступил в партию и сразу человеком стал.
— Не свинопасом, — поправил жену супруг, — а старшим свинопасом. Это большие и разные вещи.
-Ну, хорошо, хорошо, не свинопасом, а самым настоящим руководителем свиного стада.
— Согласен, с тобой, согласен! – ответил Петр. – Знаю, что в жизни надо пробиваться наверх! — С этими словами он встал из-за стола и начал посылать такую острую критику в сторону своего леспромхозовского руководства, что Мокша вспотел, посмотрел на сестру, спросил о какой-то Гале Задунайской, работающей санитаркой в психиатрической больнице, выглянул в окно, где проехал автомобиль скорой помощи, незаметно перекрестился и сильно закашлял.
В это время, чтобы как-то разрядить обстановку, сестра убежала на кухню, громыхнула там кастрюлями, вернулась обратно и запоздало предложила выпить за встречу.
— Ну, что, за встречу так за встречу! – поддержал предложение Мокша, наливая себе коньяка, жене бокал дешевого вина, а Петрухе пива из початой бутылки. От выпивки Петр сначала хотел отказаться, правда, потом передумал, поднял стакан и произнес первый тост:
— За здоровье членов политбюро ЦК КПСС. — Выпитое пиво оказалось холодным и сильно кислым.
— Ты закусывай, закусывай сладким! — предложил родственнику Мокша, указывая на груду конфет, у которых, мягко говоря, отсутствовал товарный вид.
— Спасибо, — тактично отказался, Петруха, с опаской поглядывая на конфеты, часть из которых слиплась, другие были надкусаны, а на сахарных петушках виднелись мелкие прилипшие травинки.
— Мы в леспромхозе привыкли рукавом, рукавом закусывать.
— Да ты не стесняйся, не стесняйся, — настаивал Мокша, пододвигая к родственнику пачку печенья в упаковке, поклеванной птицами, — у нас этого добра хватает.
— Спасибо, большое спасибо, — продолжал отказываться Петруха, смутно догадываясь, откуда у директора похоронной конторы могли появиться такие сладости.
— Ну, я же говорю, мы привыкли рукавом, рукавом закусывать. Дешево и сердито. – С этими словами он понюхал рукав рубашки, от которой исходил стойкий запах пота, закатил глаза в потолок, изображая полный улет, крякнул от удовольствия и только после этого обратил внимание на реакцию родственника еврея.
— Молодец! Ох, Молодец! — задыхаясь от радости, произнес хозяин. – Да это ж наш человек. — Какие слова хорошие говорит! Дешево! Сердито! Ну, ты даешь, ну ты умница! Ну, молодец! — Он еще несколько минут восхищался свояком, широко улыбался, а потом неожиданно предложил Петру вступить в тайную еврейскую секту, которая называлась <<Никогда! Никому! Нисколько!>>
— Я подумаю, — ответил Петр, не совсем понимая, правду или в шутку говорит муж Марфы. От сестры поступило предложение выпить. Петр не отказался. Вновь, как и в первый раз, Мокша налил себе коньяк, жене стакан портвейна, а Петрухе пивка все из той же початой бутылки.
— Шоб увсе так жили, — произнес тост хозяин дома и опрокинул рюмку в свой широкий зубастый рот.
— Правильно, — поддержала супруга Марфа. – Шоб у всех было много, а у нас немного больше! — Последовав примеру мужа, она с удовольствием осушила свою посуду. Второй стакан кислого пива прошел немного легче.
— На дармовщинку и уксус сладкий! – высказался Мокша.
На такую реплику Петр ничего не ответил и только посмотрел на часы. Сестра предложила попить чайку. Муж гневно посмотрел на нее, всем видом давая понять, что очень не доволен непредвиденными затратами. На сигнал мужа Марфа не обратила внимания. Она вышла на кухню, а через минуту вернулась, держа в руках пузатый, пыхтящий паром самовар. Чтобы не выпускать ситуацию из-под контроля, Мокша Изевич взял бразды правления в свои руки. Себе в здоровенную чашку он насыпал дефицитный растворимый кофе, жене налил крепкий индийский чай, а родственнику плеснул стакан кипятка, предварительно бросив туда несколько листочков грузинской заварки.
— Шоб увсе так жили! — вновь произнес Мокша и выглянул в окно, где показались несколько клиентов, пришедшие заказывать гробы с дорогой окантовкой. Время поджимало, Петру необходимо было уходить.
— Спасибо за кипяток!- вставая из-за стола, поблагодарил он, направляясь к двери.
— Ох, как мало посидел, — вздохнул Мокша, — только вроде сели, только немного выпили, и вдруг на тебе, уже уходить! Мало, ой, мало ты у нас побыл, всего каких-то два часа, десять минут, двадцать одну секунду! Ты давай, в следующий раз, уж изволь, выбери время, на более длительный срок у нас оставайся, посидим, языки почешем.
— Хорошо, я все понял, обязательно выберу время, можно и с ночевой остаться, — добродушно ответил Петр на прощание, целуя сестру. От услышанного Мокшу вновь перекосило. Он как-то по-детски шмыгнул носом, злобно посмотрел на родственника, не совсем уместно изрек:
-Шоб увсе так жили,- и когда Петр выходил на улицу, он улыбнулся, изображая оскал вонючего скунса.
Райкомовский автобус стоял на порах. Кругом толпились комсомольцы и молодые парторги. Все было хорошо организованно и продуманно. Петя Морковкин прибыл вовремя и без опозданий. Он, не спеша, отметился, показал вызов на учебу, получил посадочный талон, расписался в амбарной книге и, зайдя в салон, уселся на свое место.
Свободное время еще было. Комсомольцы курили возле открытых дверей автобуса. Беседа велась чинно, корректно, с достоинством, так как все понимали, что они представляют собой комсомольскую молодежную элиту. Многие были хорошо одеты. Ребята стояли в белых рубашках, галстуках, начищенных ботинках, не считая двух колхозных парторгов, которые топтались чуть в стороне в темных телогрейках и кирзовых сапогах.
Вскоре автобус тронулся. Ехали быстро, без остановок. Петруха задремал и очнулся только тогда, когда комфортабельный <<Икарус>> остановился возле глухого деревянного высокого забора, на воротах которого красовалась надпись:
«Турбаза Райкома партии».
«Рог Изобилия».
«Добро пожаловать».
Турбаза расположилась в живописном месте, в прекрасном сосновом бору. Чистый воздух. Высокие сосны и ели, в тени которых находились уютные коттеджи для слуг народа, то бишь для руководства райкома партии. Повсюду виднелись клумбы с цветами, от которых асфальтированные дорожки вели к трехэтажному кирпичному зданию, где народные избранники, рангом ниже, проводили свои отпускные денечки.
Чуть дальше, за высокими ивовыми кустами, рядом с вольерами сторожевых собак, торчали крыши деревянных бараков, где проживала счастливая обслуга базы или, если выражаться языком В. И. Ленина, трудящиеся массы. Впереди, за стройными березками, просматривалось чистое лесное озеро, на левом берегу которого находилась турбаза обкома партии с многообещающим названием «Заря коммунизма». На берегу правом – дом отдыха совета министров с похожим названием «Лучи коммунизма». На противоположном берегу, прямо напротив «Рога Изобилия», виднелась центральная усадьба колхоза «Ленинский путь» с маленькими черными избами, больше похожими на собачьи конурки, с полуразвалившейся церквушкой и огромной кучей навоза, которая была в два раза выше самого свинарника.
Выгрузка, знакомство с распорядком турбазы и регистрация приезжих прошла быстро и организованно.
— Шоб увсе так жили! — с восторгом воскликнул Петр Морковкин, когда открыл дверь двухместного номера своего временного жилища. Комната была уютная. На окнах висели белоснежные занавески, вдоль стены стояли широкие деревянные кровати, рядом с которыми находились резные тумбочки и торшеры с приятным мягким светом. В углу расположился телевизор, небольшой радиоприемник и деревянный столик с номерным телефоном цвета слоновой кости. Паркетный лакированный пол покрывал красивый ковер ручной работы. В прихожей имелся гардероб и дверь, ведущая в ванную комнату.
— Вот это да! — прошептал Морковкин, когда увидел отделанную кафелем комнату. Внутри имелась белоснежная раковина, большое зеркало и голубой унитаз, который Петя в натуре встретил в третий раз в жизни. — Живут же люди!- с этими словами он потрогал стены, погладил позолоченный оклад зеркала, покрутил вентили, убедился, что вода в кранах имеется, уселся на край ванной и задумался о смысле жизни.
Через несколько минут дверь распахнулась, и на пороге появился сосед по комнате, молодой парторг колхоза <<Бездна>> по имени Константин, имеющий необычную фамилию Наливай-Пржевальский.
— Отличный номер!- познакомившись с Петрухой, бросил фразу Костя, которому местные, острые на язык комсомольцы, успели дать прозвище Костя — Большое Копыто за то, что тот, до назначения его парторгом, работал в колхозе обычным конюхом.
— Я в такой обстановке в первый раз, — честно признался Петя.
— Привыкай! Здесь и не то увидишь, для этого нас и собирают, чтобы показать, к чему нужно стремиться, с кого брать пример и как претворять в жизнь заветы Ильича. Усек??!
После легкого обеда началась партийная учеба.
Аудитория для промывания мозгов находилась в соседнем здании. Являлась она обычным красным уголком на двадцать посадочных мест, с живописным видом на озеро и асфальтированными дорожками, по одной из которых бежала повариха и тащила под мышкой тушу замороженного осетра. Помятуя слова родственника, что нужно хорошо учиться и обязательно вступать в партию, Петя уселся на первую парту и открыл тетрадку. После этого устремил свой косой левый глаз на бороду Карла Маркса, портрет которого висел в углу аудитории, правый — более здоровый, направил на портрет М.С.Горбачева, мысленно сосредоточился на облике Л.И.Брежнева, и, сделав умный вид, показал окружающим, что приехал сюда учиться и учиться очень серьезно.
Потихоньку аудитория заполнялась. Ребята заходили, рассаживались, направляя свой взор на доску, с левой стороны которой были развешены графики, указывающие на рост производительности труда, увеличение заработной платы и улучшение жизни трудящихся. С правой — находился неизвестно кем повешенный плакат с изображением электросхемы автомобиля ЗИЛ-130 и ЗИЛ-131. Вскоре появился преподаватель, бывший секретарь обкома, седой старичок, с мягким голосом, приятной улыбкой и неспешной, шаркающей походкой.
— Тачанкин Кольт Иванович, — представился лектор. Заскрипели перья, и зашуршали тетради. Петр, как и все остальные, записал имя и фамилию преподавателя, затем тему, которая звучала так: <<Коммунисты и комсомольцы – пример для подражания трудящихся>>, обвел все это несколько раз, подчеркнул слова темы дважды и, поставив на листке жирную цифру один, стал внимательно наблюдать за каждым действием Кольт Ивановича. Тема была озвучена. Тачанкин не спеша, прошелся по аудитории, посмотрел в окно, где та же повариха тащила домой кусок свежей говядины, улыбнулся, подошел к плакату с электросхемой ЗИЛ-131 и приподнял его краешек:
— Ох, ничего себе! – удивленно и безобидно произнес он, стирая тряпкой прикрытое под плакатом бранное слово, состоящее из трех букв. — Ох, и молодцы — удальцы! Не успели приехать и уже… Эх, молодость, молодость, бесшабашность, беззаботность! – несколько раз повторил он и внимательно оглядел присутствующих в аудитории. — Эх, помню, в свои -то молодые годы, бывало, возьмем, да как начнем…- с этими словами Тачанкин поднял руку вверх, закрутил ею над головой, засунул два пальца в рот и так сильно свистнул, что портрет М. С. Горбачева сорвался с гвоздя и упал на пол. Комсомольцы притихли.
— Ну, что, ребята, соколы-орлята, небось, устали с дороги-то, а?- не обращая внимания на портрет, спросил Кольт Иванович. — Притомились поди?
— Да, нет! Готовы учиться хоть по двадцать часов в сутки! – бодро заявил Петя.
— Ох, молодец-удалец, какой! Нравятся мне такие ребята! – похвалил Морковкина Кольт Иванович. — Вот знаю, что устали! Знаю, что хочется отдохнуть с дороги, а нет! Они готовы учиться! Созидать! Добиваться успехов!
— Извините, — раздался вдруг голос, и сидящий на задней парте молодой комсомолец высоко поднял руку. — Извините, а имя Кольт вам родители подарили, или вы сами, будучи уже взрослым, его себе выбрали?
— Да, нет, имя это мне придумал наш сосед. Моим родителям не до этого было, они приводили приговоры в исполнение, поэтому приходили домой поздно, плечи болели, пальцы ныли, щеки даже опухали, вот и приходилось нашему соседу со мной заниматься.
Удовлетворенный молодой комсомолец опустился на свое место. Тачанкин еще раз прошелся по кабинету, осмотрел аудиторию, поправил плакаты на доске и так пристально посмотрел на задавшего вопрос паренька, что тот от страха чуть не обоссался. Вопросы в аудитории иссякли. После этого начал говорить сам преподаватель.
— Работа партийного работника.- начал он.- это сложный и очень изнурительный труд, отнимающий много сил и колоссальное количество энергии. Но мы вас всему научим! Научим, как обходить острые углы, передадим свой бесценный опыт, научим, как работать с массами и заводить необходимое знакомство. — Так, вот, уважаемые товарищи! Торжественно произнес лектор. – Для начала предлагаю, с целью поближе познакомиться, немного расслабиться и за ужином пропустить по сто — сто пятьдесят грамм водочки.
От такого предложения отказываться никто не собирался. Аудитория одобрительно загудела. Тут же поступило предложение найти добровольцев с целью сбегать в село и принести спиртного на всю честную компанию. Из двадцати присутствующих девятнадцать подняли руки. Один отказался, ввиду того, что у него на заднице внезапно вскочил огромный лиловый чирей. Мгновенно были отобраны пять человек. Петя Морковкин оказался в их числе, на правах старшего, которому Тачанкин и вручил записку для заведующего местным сельпо. До села, было, рукой подать. Тропинка была не широкая, зато утоптанная. Ребята быстрым шагом неслись к заветной цели. Улицу и дом, в котором проживал заведующий, нашли без особого труда. Постучались. Хозяин находился дома. Прочитав записку, он провел ребят на склад, открыл ворота и выдал комсомольцам ящик водки и два ящика пива. Обрадованные о первом выполненном задании комсомольцы начали интенсивно распихивать водку по карманам, засовывать в рукава и заталкивать за пазуху.
— Да, вы по бутылочке здесь выпейте, — подсказал заведующий, — а остальное, вот в это…. С этими словами он выдал ребятам мешок с соломой и небольшую сумку, больше похожую на торбу нищего.
— Правильно! — поддержал идею Петя, — Так и сделаем! — После этого, он схватил бутылку пива, быстро откупорил и мгновенно выпил ее до дна. Все остальные сделали то же самое, но, пользуясь халявой, выпили уже по две бутылки. Настроение улучшилось. Затаривщись под завязку, бригада комсомольцев двинулась в обратный путь. Но вот и турбаза. На пороге столовой, где начинался ужин, стоял Кольт Иванович, и с улыбкой встречал посыльных ребят.
— А где пятый? – мягким голосом спросил он, обнаружив отсутствие одного комсомольца. — Не выдержал, наверно, сломался в дороге?
— Так, точно! — бодро ответил Морковкин, указывая в сторону лежащего на скамейке своего коллегу, — после пива хлебнул водки и вот, вам, результат. В это время, из-за угла соседнего здания показались два охранника, которые подошли к спящему, взяли того за руки и ноги, оттащили подальше и бросили в кусты, поближе к основанию деревянного дощатого забора.
— Пусть там полежит, отдохнет, проспится! — нежно, практически по отцовски, заметил Тачанкин, приглашая ребят зайти внутрь и присоединиться к общему столу. Гулом радости и восторга встретили комсомольцы своих вернувшихся коллег. Зазвенели стаканы, от увиденного на столе изобилия холодных закусок Петя Морковкин чуть не обалдел. Здесь было все или почти все. А именно: черная и красная икра в больших хрустальных вазах, соленая форель, копченая семга, белуга в собственном соку, стерлядь горячего копчения и еще пять- семь мясных блюд, о существовании которых Петруха даже не догадывался. Ужин комсомольского актива начинался.
— Горячее, когда подавать? – обратилась буфетчица Зоя к Кольту Ивановичу.
— Да, через часик можно, а пока мы здесь посидим и ближе познакомимся, — ответил тот и быстренько смастерил себе бутерброд из мяса байкальского омуля. Первый тост подняли за Л. И. Брежнева и членов политбюро ЦК КПСС. Все присутствующие встали, выпятили грудь и с большим удовольствием, чинно и благородно, как заправские гусары, выпили по рюмке водки. За столом послышалось чавканье. Все жадно набросились на закуску, делая упор на черную икру и стерлядь холодного копчения. Быстро опустели тарелки с соленой форелью и нежной белугой.
— Да, вы, ешьте, ешьте!- добродушно щебетала Зоя, — у нас этого добра хватает, и вместо пустых тарелок тут же ставила новые, наполненные дефицитной закуской.
— Послушай, Костя, — обратился к соседу слегка захмелевший Морковкин.
— Чего тебе?- недовольно ответил тот, наливая себе под столом стакан водки.
— Извини, не могу рюмками пить! – объяснил Наливай-Пржевальский свой некрасивый поступок.
— Послушай! — не обращая внимания на действия Кости, не унимался Морковкин, — а как сделать так, и самое главное, кто будет делать, чтобы у всех членов нашего общества на столах имелось то, что сейчас приходится кушать нам? Понимаешь, у всех, чтобы у всех, у всех без исключения было то, что пробуем сейчас мы?
— Так, как это кто? Как раз мы и должны это делать! Это мы должны помогать членам нашего общества жить хорошо и в достатке! Это мы должны прикладывать максимум усилий, чтобы люди хорошо питались, имели достойное жилье, хорошую работу и красивую одежду. — С этими словами Костя — Большое Копыто выпил стакан водки, прямо руками схватил большой кусок стерляди, отправил ее в рот и смачно зачавкал.
— Ну, как это? – не отставая от Кости, продолжал Петя Морковкин, — Объясни, мне непонятно!
— Ну, как, как? Да очень просто. – У тебя мать есть?
— Ну, конечно, есть, и отец есть, и сестра с мужем, и бабушка с дедушкой!
— Хорошо! Они члены нашего общества?
— Ну, наверно. Всего скорей да.
— Вот, теперь смотри,- продолжал ликбез Костя — Большое Копыто, — если ты добьешься определенного положения, то в первую очередь, будешь помогать членам общества, которые находятся рядом, то есть, если образно, выразиться на расстоянии вытянутой руки. А именно: своей жене, своим детям, теще, тестю, матери, отцу, сестре, брату, ну, и так далее. Правильно?
— Ну, наверно, правильно! — согласился Петр, кивая головой.
— Теперь пойдем дальше! Следующие на очереди родственники второго круга, то есть дядьки, тетки, их дети, и дети их детей. Потом идут знакомые, соседи, близкие и дальние друзья, товарищи и бывшие одноклассники. Понимаешь, сколько людей – членов нашего общества ты можешь осчастливить, когда станешь к рычагам власти?
— Понимаю! – ответил Петр, — многих смогу осчастливить, но ведь не всех!
— Правильно, не всех! – согласился Костя и добавил: — Кому-то придется подождать. Такое свойство у очереди, которое имеет начало, середину и конец. Твои близкие и ты сам – в начале очереди, в середине — друзья и товарищи, ну, а в конце – все остальные.
— Ладно, хорошо, а можно ли сделать так, чтобы те, кто находится в конце, имели все то, чего имеют люди в начале очереди или хотя бы в ее середине?
— Можно!- и даже есть вариант.
— Какой вариант?
— Просто нужно людей с конца очереди перевести в ее начало, а твоих родных и близких на их место, — сделал заключение Наливай — Пржевальский, намазывая на хлеб толстый слой черной икры.
— Ну, нет, это как-то не так! Это не пойдет!- забеспокоился Морковкин. — Уж пусть лучше остается все, как было!
— Совершенно верно! Согласен! А если не успеем мы, то наше незаконченное дело передадим своим детям, а те, в свою очередь – своим внукам.
Дискуссия заканчивалась. Костя предложил выпить.
— За что? — спросил Петр, поднимая рюмку с водкой.
— Чтоб в конце очереди люди жили так же хорошо, как и в ее начале! — С этими словами коллеги чокнулись, выпили, Петруха, закрывая глаза, стал потихоньку засыпать.
Наступило утро. Молодой строитель коммунизма Петя Морковкин тяжело приходил в себя. Ныла печень, поскуливала поджелудочная железа, беря пример с этих органов, болела голова, запах изо рта напоминал запах дощатого туалета. В таком состоянии и без опохмелки жизнь на этом свете теряла всякий смысл. С трудом, открыв опухшие глаза, Петя уставился на противоположную стену и внимательно посмотрел на картину, которую раньше почему-то не замечал. На холсте, кисти местного художника, было изображено строительство железной дороги. Кругом лес, болото, вдали виднелся небольшой паровоз. На переднем плане двое молодых ребят, раздетые по пояс, загорелые, мускулистые с трудом тащили здоровенную шпалу, при этом широко улыбались и старались показать окружающим неподдельное счастье от переноса больших тяжестей. Рядом с ними находился человек, по всей вероятности, мастер, в сапогах, галифе, в белой косоворотке, который из-под своей ладони смотрел куда-то вдаль, вероятно разыскивая желающих перетаскивать двенадцатиметровые железные рельсы. Дураков, как оказалось, по близости не было, правда под насыпью, удачно вписавшись в картинный пейзаж, на кровати лежал Костя Наливай — Пржевальский в дырявых носках, обоссанных штанах и громко с переливами храпел.
В комнате было нечем дышать. Слегка пошатываясь, комсорг Морковкин подошел к окну и дрожащими руками открыл ставни. От притока свежего воздуха стало немного легче. Недолго постояв возле окна, он повернулся, с трудом дошел до ванной, с ужасом взглянул на себя в зеркало, обратил внимание на унитаз, которым не умел пользоваться, поспешил на улицу и по старой привычке уселся под кустом сирени.
— Привет, Морковкину! – послышалось из-за ближайших зеленых насаждений.
— Привет! Привет! – с трудом ответил он, поглядывая на десяток небритых коллег, примостившихся за кустами чуть дальше.
Прошло еще полчаса, потихоньку все стали подтягиваться в столовую на завтрак.
— Ну, что, товарищи Робин-гуды? Тяжела шапка Мономаха? – с доброй улыбкой спросил Кольт Иванович, держась за спинку стула. — Ничего, бывает! Это сначала тяжело, а потом втянетесь, привыкните и будете держаться молодцом на любых встречах, проводах и партийных застольях. Вот, помню я в молодости, эх, в ваши-то годы, да я, да мы. Эх! — с этими словами он поднял руку вверх, покрутил ею над головой, громко свистнул и несколько раз топнул ногой по деревянному полу.
-Что? Что-то нужно принести? – удивленно спросила буфетчица Зоя, внезапно появившаяся после звукового сигнала товарища Тачанкина.
— Да, нет, пока ничего не нужно!- ответил Кольт Иванович и тут же попросил у Зои авторучку и чистый лист бумаги.
— Ну, что? – тихо произнес он.- Наверно пришло время, и подлечиться? А?! По помещению прошел одобрительный гул. Дрожащая с похмелья комсомольская небритая ватага от таких слов дружно заулыбалась. В это время товарищ Тачанкин что-то черкнул на листке, посмотрел в окно, пошевелил губами, передал написанное Морковкину и большим пальцем молча указал маршрут в сторону сельского магазина.
Прошло пять дней. Каждый учебный день был похож на предыдущий. Утром опохмелка, в обед – продолжение, вечером – глубокий сон, а утром тяжелое пробуждение.
Но вскоре случилось непоправимое. Кольт Иванович, не рассчитав силы, напился до такой степени, что на утро принял местную повариху за доморощенного дьявола, пытался ей открутить хвост, ринулся отламывать у нее рога, а когда получил удар по печени деревянной скалкой, упал возле унитаза и захрапел так сильно, что спавший в соседней комнате Костя — Большое Копыто, резко проснулся, взял матрас и ушел досыпать в вольер, к турбазовским сторожевым волкодавам. Такого поворота судьбы никто не ожидал. С надеждой и тревогой несколько затуманенных пар глаз смотрели на Петю Морковкина.
— Хорошо! – произнес он, подделывая записку Кольта Ивановича. – Только ради вас, ради коллектива я иду на преступление и должностной подлог.
За такие слова бородатые, похожие на московских привокзальных бомжей, слушателей партийных курсов готовы были на руках нести Петра и его команду хоть в сельпо, хоть за навозную кучу, хоть к черту на рога, лишь бы на столе рядом с балыком, икрой и ветчиной появилась водка или другой спиртной напиток. Вновь, как и прежде, заведующий встретил бородатых ходоков без лишних вопросов, спокойно и с пониманием. Петр показал поддельную записку и замер в томительном ожидании.
— Ничего вам не дам! – был короткий ответ заведующего, прогремевший как гром среди ясного неба.
— Почему?- в один голос закричали пятеро посыльных.
— А, потому, что отсутствует пустая посуда, которую я просил вас вернуть! Понятно?!
О пустой таре никто не помнил. Все замерли. Начались слезные уговоры. Ничего не получалось.
— Пошли на х…! – в сердцах крикнул заведующий, закрывая дверь склада, — Не будет стеклотары – не будет и водки!
Такому повороту событий никто верить не хотел. Наступила пауза. От мысли, что опохмелки не будет, один из посыльных упал в обморок и, тряся нечесаной бородой, в бреду начал посылать проклятия в адрес мирового империализма.
— Пустая тара в обмен на спиртное!- твердо повторил завмаг, вторично посылая на х… всю небритую честную компанию.
В трауре, неся обезумевшего товарища на руках, комсомольцы вернулись на базу.
— Ничего! – громко произнес Костя — Большое Копыто. К тому времени он уже немного оклемался и успел сменить обоссанные штаны.
— Ничего! Сейчас что-нибудь организуем!
С этими словами он взял листок бумаги, дрожащими руками нарисовал схему турбазы, разбил ее на сектора, поставил на каждый сектор по несколько человек, назначил ответственных и немедленно перевел теоретические доводы по поиску стеклотары в практическое русло.
— Есть! – послышались первые радостные возгласы из-за мусорных баков.
— Есть!- донеслось из-за кустов сирени. – Ой! Вляпался! – послышался отчаянный голос из-за тех же кустов. Поиски продолжались. Бородатые, с обезумевшими глазами ребята рыскали по всей территории.
— Мало! Очень мало! – произнес Петя когда с десяток пустых бутылок было собрано в одну кучу.
— Может, в озере поищем? – предложил вариант кто-то из присутствующих.
Не сговариваясь, все ринулись на берег.
— Вы, что, тару ищете? – крикнула обросшим комсомольцам буфетчица Зоя, проходя мимо озера с большой сумкой, из которой торчала копченая рулька здоровенного борова.
— Да! – громко, хором ответили комсомольцы робин-гуды.- Именно ее миленькую и ищем!
-Так вам лучше на обкомовскую территорию! Там больше найдете! – подсказала буфетчица.
Трехметровый забор переметнули шутя. Зоя не обманула. Через пять минут на территорию <<Рога Изобилия>> в массовом порядке полетела тара из-под водки и пива. На шум и звон посуды из тени толстенных деревьев появился здоровенных охранник.
— Стоять! Стрелять буду! Кто такие? – громко закричал он, и для вида похлопал по кобуре, в котором кроме огурца и пустого стакана ничего не было.
— Чего орешь? – угрожающим голосом ответил Костя. К этому времени он оброс так, что его стали бояться и обходить стороной не только работники базы, но и сами коллеги комсомольцы. — Чего шумишь? Тишину разгоняешь? – с этими словами он подошел к испуганному охраннику, взял того за грудки, пнул под зад, нанес два удара по горбу бутылкой из-под шампанского, послал на х…, еще раз пнул под зад и только после этого спросил, нет ли у него вопросов к бородатым, обросшим братишкам, которые стали внезапно появляться из-за каждого куста.
Понимая, что силы не равны, охранник извинился, показал, где лучше нужно искать тару, дал всем желающим закурить, зачем-то вывернул у себя карманы, поклонился всей честной компании и быстренько ретировался в сторожку.
Поиски стеклотары продолжались успешно, как вдруг, неожиданно, перед поисковиками появилась огромная сторожевая овчарка таких больших размеров, что собака Баскервиллей казалась маленьким вонючим щеночком. Охотники за стеклотарой оцепенели от ужаса.
— Чего испугались? – закричал Наливай- Пржевальский, когда увидел, что пес намеревается откусить у одного из коллег его собственные яйца.
— Мама! — в ужасе заорал несчастный паренек, мгновенно навалив в штаны. В этот момент Костя подскочил к волкодаву, резко пнул тому между ног, добавил кулаком по здоровенной башке, схватил пса за хвост и несколько раз ударил его о здоровенную вековую елку. Кобелек мгновенно сник, поджал хвост, подполз к Наливай — Пржевальскому и начал интенсивно лизать Косте его нечищеные сапоги.
— Вот, так-то лучше будет! – довольный своей работой произнес Константин. После этого он мгновенно завербовал грозу рода Баскервиллей и заставил того искать в кустах пустую стеклянную тару. Кобель начал молниеносно нарезать круги по территории базы.
— Хватит! Хватит! – громко закричал Петя Морковкин, когда с помощью собаки была найдена триста пятьдесят шестая бутылка. Радости обросших комсомольцев не было предела. В этот вечер, поменяв тару на спиртное, гуляли все, включая сантехников, электриков и сторожевых свирепых псов. На следующий день, ближе к обеду, кто подавал признаки жизни, охрана турбазы собрала в столовой для знакомства с новым лектором, который оказался родным братом Кольта Ивановича.
— Тачанкин Шкас Иванович!- представился новый лектор и сочувственно посмотрел на помятые лица комсомольского актива.
— Скажите, — неожиданно раздался тихий голос любопытного и неугомонного, опухшего от пьянки комсомольца, — а имя Шкас вам …
Не дожидаясь продолжения вопроса, преподаватель подошел к взлохмаченному бородачу, пристально посмотрел тому в глаза и резко опустил на его пустую голову томик работ В. И. Ленина. Удар был глухой и сильный. Любопытный упал под стол, затряс головой из стороны в сторону и что-то замычал, произнося непонятные слова на узбекском языке. Дальнейших вопросов больше никто не задавал. После этого Шкас Иванович прошелся по кабинету, вновь оглядел присутствующих, напомнил, что времени еще много, пообещал наверстать упущенное, а чтобы упущенное наверстать с удвоенной силой, предложил поправить здоровье. С таким предложением все единогласно согласились. Получив максимальную поддержку от коллектива, Шкас Иванович черкнул записочку, передал ее Пете Морковкину и со словами:
— Здесь за все заплачено!- отправил проверенную бригаду по протоптанному маршруту.
Прошло десять дней, во время которых Клавдия Ивановна ходила по поселку и постоянно хвасталась окружающим о высокой должности своего любимого сына.
— Далеко пойдет, наверно председателем поссовета хотят поставить! – говорили знающие пожилые односельчане. А возможно, может быть, и выше!
В тот день Клавдия Ивановна пекла пироги и в ожидании приезда своего Петрушеньки, постоянно выглядывала в окно.
— Ну, что, не видно ешшо, не приехал? – спросил Макар Макарович, ставя на лавку ведра с водой.
— Да, может и не приедет сегодня, может, у сестры после учебы решил остаться, переночевать ночку, кто его знает? – ответила жена.
На пустынной улице появилась гадалка-самогонщица Люся Новосявская.
— Эй, Клавдия Ивановна, строитель коммунизма-то приехал аль нет? – громко крикнула она.
-Да, должен бы, должен бы, Люся, ждем, не дождемся, я и пирогов напекла, картошки нажарила, суп наваристый из цыпленка сварила, а его все нет и нет, может завтра появится?
— Гм, Странно!- произнесла Люся, — а я-то думала, это ваш сын пьяный около пивнушки обоссался и валяется под забором!
— Да, ты что такое говоришь? – выглянув в окно, начал ругаться Макар Макарович. – Нанюхалась, небось, паров своей браги, напилась своего вонючего пойла вот и городишь тут мерзость какую-то! Наш ведь сын не сучкоруб, не свинопас, а секретарь комсомольской организации, леспромхоза, с которого нужно брать пример и у него учиться. Позоришь нас тут на всю улицу. От таких слов Люся покраснела, поставила руки в бок, расставила широко ноги и громко закричала на всю улицу:
— Ах, так это я значит поганая самогонщица? Значит, я нанюхалась вонючего пойла? А ваш-то, видимо, сын с повернутыми коммунистическими мозгами чистенький и пушистенький? А может нам, леспромхозовским рабочим, с вашего косоглазого придурка пример брать, может нам, по его совету, не двумя, а тремя топорами нужно работать, да еще зубами сучки обкусывать? Да, мою-то самогоночку весь поселок уважает, никто ее еще пойлом не называл. А вот сынок ваш, блюющий возле пивнушки, не знаю чего нанюхался, может и паров браги, а может быть какого-то дерьма, настоянного на волчьем помете. Ох, ну, сейчас, я вам покажу поганую самогонщицу! — задыхаясь от гнева, продолжала буйствовать Люся. — Я сейчас вам покажу! Вечно фамилию Морковкиных в поселке будут помнить! — С этими словами Люся подхватила подол, перебежала на другую улицу, заскочила к своей подруге Тосе Разгуляйной, шпалоукладчице леспромхозовской железной дороги, попросила ее помочь, схватила тележку, в которой обычно Тося возит коровий навоз и уже вдвоем быстро направились к местной пивнушке <<Глаз Воблы>>.
— Ага, вот, он, комсомольский вожак, пример для подражания, под забором валяется! – гневно произнесла Люся. С этими словами две подруги подогнали грязную тележку поближе к лежащему, брезгливо подняли вонючее, обросшее, загаженное тело Пети, и небрежно бросив его на дно тачанки, повезли в сторону, отчего дома. На улице собиралась толпа.
— Кого вы там везете? – кричали односельчане Люсе.
– Строителя коммунизма везу, — отвечала она, — устал так, что идти не может. — Вот, приходится, помогать.
— Шоб все так жили!- неожиданно заорал Петя и, подав признаки жизни, начал плевать в толпу.
За всем этим из окна своего кабинета внимательно наблюдал парторг леспромхоза.
— Ну, что, — обратился он к директору, — с вас причитается! Товар доставлен! Товар на лицо! Теперь, кто скажет, что это существо может кого-то критиковать, пусть вдарит дубиной по косоглазой лохматой башке комсорга Морковкина?
— Да, — протянул Коршунов, — ну ты даешь, Иван Петрович! Ох, у вас и система! Всем системам система! Теперь понимаю, что после такой учебы не только критиковать, но и пукнуть ему без разрешения будет проблематично.
Толпа собиралась. Отовсюду раздавался смех и хохот. Послышались реплики:
— Сообщите адрес партийных курсов! Где готовят строителей коммунизма?
Люся — самогонщица, наслаждаясь чувством мести, поставила тачанку возле калитки Морковкиных и, работая на публику, тут же запела частушку:
Наш строитель коммунизма
Пьяный в тачке, ой, лежит,
А отец его лошадник,
Поднимать сынка бежит.
Толпа одобрительно засвистела и, подхватив слова частушки, пропела ее еще несколько раз.
На шум, свист и смех выскочил Макар Макарович. За ним бежала и Клавдия Ивановна:
-Ой, Батюшки, свет! — запричитала она, не до конца понимая, что произошло.
Толпа дружно захохотала.
— Сынок, — с горечью закричала мать Петра, с трудом узнавая в пьяном мужике своего сына. С этими словами она быстро подбежала к тележке, подняла грязные нечесаные волосы, посмотрела на ухо, увидела там родинку и, прижимая руку к сердцу, негромко выдохнула:
-Он! Точно он!
После этого она сняла с ноги пьяного носок и, убедившись в наличии шрама между большим и средним пальцем, произнесла:
— Сын, это наш сын!
— Клава, — кто-то закричал из толпы, — ты штаны, штаны, ему сними, тогда точно не ошибешься!
— Я требую продолжения учебы, — неожиданно, заорал Петруха, сморкаясь на сапоги отца.
Разгневанный Макар Макарович злобно посмотрел в толпу смеющегося народа, бросил ненавистный взгляд на сына, покраснел, вытащил из тележки его чемодан и с силой ударил саквояжем по башке строителя коммунизма. Чемодан развалился. Щепки полетели в разные стороны. На землю посыпались туалетные принадлежности, нетронутое за десять дней белье, засохшие пирожки и чистая тетрадь, на первом листе которой, было выведено жирным шрифтом, <<Комсомольцы и коммунисты – пример для подражания трудящихся!>>
— Да, здравствует Л. И. Брежнев! – пробормотал обросший молодежный вожак, ворочаясь на дне навозной тележки.
Хохот вновь начал сотрясать теплый воздух. Хохотали все. До слез смеялись девяностолетние старушки, держались за животы лесорубы, от интенсивного смеха начал заикаться директор бани, его бухгалтер смеялся так, что потерял вставную челюсть, смеялись дети, смеялись взрослые и только Клавдия Ивановна, дрожа всем телом, села на край скамейки, с ужасом поглядела на «строителя коммунизма» и от жгучего стыда горько — горько заплакала.