Ветеран.

Был теплый, ясный и солнечный майский день. Фома Се­менович Сапожков, семидесятипятилетний старичок с козли­ной бородкой и большими ушами, покрытыми мхом, сидел воз­ле открытого окна и в пятый раз перечитывал детскую книгу «Незнайка на Луне».

•  Вот молодец какой! — осилив очередную главу, произнес дед Фома. — Маленький совсем, а ведь догадался, взял, да и фьють… на другую планету.
•  Да! — задумчиво протянул он. — Видимо, не от хорошей жизни мальчуган в неизвестные дали отправился! От хоро­шей жизни даже с одной улицы на другую переезжать не хочется! А тут на-ка тебе…

С этими словами он, кряхтя, встал, взялся за спину, почесал на заднице шрам, оставленный зубами полковой лошади еще в годы Гражданской войны, зашел на кухню, налил себе рю­мочку вишневой настойки, с удовольствием выпил, закусил солеными огурчиками и выглянул в окно, ожидая возвращения домой супрути Груши Сергеевны, ушедшей в магазин за хлебом.

•  Понимаю, ох как понимаю тебя, милый мой Незнайка! — продолжал разговаривать сам с собой Фома Семенович. — Понимаю, как сложно жить в стране, где говорят одно, делают другое, а в газетах пишут третье. Сложно жить там, где гро­мадные поля, а хлеба — дефицит, где бескрайние леса, а мебе­ли нет, где нефти хоть отбавляй, а бензин отсутствует, где вся страна работает в полях, а колбаса и мясо — по талонам.

Да! Родился бы ты, милок, до революции, никуда бы ты не уехал, а тем более бы не улетел. У нас, к вашему сведению, — продолжал шамкать дед, — никаких лозунгов и призывов по­могать колхозам не было, да и что такое колхоз-то, мы не зна­ли. Зато в магазинах было все: и мясо, и молоко, и крупы, и хлеб, и одежда, и ткани, и обувь, и мебель на любой вкус. А сейчас…- с этими словами дед махнул рукой, зашел за перего­родку, опустился на колени перед деревянным сундуком, от­крыл крышку и…

• Эх! — вдыхая нафталин, с горечью произнес Фома Семе­нович. — Эх, недоработали мы! Упустили время, недоглядели где-то! Послушали этих крикунов-болтунов! Вот, теперь пожи­наем плоды своей недальновидности.

После этого он опустил руки в сундук, убрал сверху какие- то вещи и извлек на свет божий обломок настоящей боевой шашки, которую хранил в тайне более пятидесяти лет. Дед бережно вытащил лезвие из ножен. Полюбовался холодной сталью. Поцеловал клинок, потрогал ногтем его острие, вновь глубоко и тяжко вздохнул, а затем погрозил обломком куда-то в сторону, примерно туда, где в данный момент располагался леспромхозовский покосившийся деревянный свинарник.

Отложив саблю, он вновь окунулся в сундук и достал шка­тулку с боевыми крестами и небольшими потускневшими медалями. Взяв в ладони каждую награду, дед аккуратно про­тер их мягкой фланелевой тряпочкой, погладил металл шер­шавой ладонью примерно так же, как гладит любящая мать своих младенцев, бережно завернул награды в чистое поло­тенце и положил их на старое место. Дальше из сундука был извлечен альбом с пожелтевшими старыми фотографиями. Фотографий было много: на одних Фома Семенович, тогда еще молоденький бравый офицер, был запечатлен на коне, под ко­нем и рядом с какой-то лошадью, которая, показывая желтые зубы, пыталась ржать, как сивый мерин. Далее он достал хро­мовые сапоги, снятые им с убитого немецкого офицера, ста­рую фуражку и много других мелких реликвий вроде зажига­лок, ручных часов и винтовочных пуль на потускневшей от времени медной цепочке. Оглядев эти драгоценности, старик вспомнил молодость, опять тоскливо вздохнул, пошевелил губами, почесал редкую бороденку и, крепко сжав кулак, вновь погро­зил, но уже в направлении здания поселковой администрации.

•  Эх, вернуть бы сейчас семнадцатый год! Мы бы вам пока­зали, где раки зимуют! — зло прошептал старик, вновь наливая себе рюмку вишневой настойки.

Советскую власть гражданин Сапожков ненавидел люто, ненавидел всем своим сердцем, ненавидел всю свою жизнь, и на это были веские причины. Дело в том, что этот невысокого роста сморчок-старичок и в самом деле был ветераном двух войн. Во время Второй мировой он честно, от звонка до звонка, проболтался в обозе в армии Рокоссовского, дослужился до зва­ния ефрейтора и получил персональную благодарность от ко­мандира роты за то, что неплохо ремонтировал лошадиные хо­муты и вовремя подвозил крупу к солдатской полевой кухне.

Ну а вот в Гражданскую… вот тут, братцы, совсем другое дело. Тогда это был не старичок-боровичок, а молодой креп­кий и статный офицер, начальник отдела дознания и полити­ческого сыска в дивизии генерала Каппеля. Работу свою на­чальник отдела исполнял правильно и очень любил. Он с удовольствием проводил задушевные беседы с пленными, как он их называл, краснозадыми большевиками-людоедами. Раз­говаривал с ними тихо-мирно, правда, после таких разговоров люди вешались, вскрывали себе вены, сходили с ума и рас­стреливались пачками.

Его жена Груша Сергеевна служила в этой же дивизии, в отделе контрразведки, и была там на хорошем счету, так как мастерски умела подделывать удостоверения личности, печати, бланки, векселя, ценные бумаги и деньги иностранных государств.

Чем могло все это кончиться, тогда еще толком никто не знал, но умная женщина вовремя изготовила необходимые документы, и только благодаря случаю влюбленная пара благополучно про­шла большевистское сито, осталась жива, невредима и здорова.

Прошло время. Новоиспеченная молодая чета удачно зате­рялась на обширных просторах истерзанной войной Российс­кой империи. Жили безбедно, в достатке. Груша Сергеевна, пользуясь своими навыками, постоянно подделывала карточ­ки на хлеб, талоны на водку, колбасу и мясо. Однажды, дабы не потерять навыков, она подделала свой паспорт и подделала так четко, что несколько лет сама не могла различить доку­менты и ходила получать пенсию с фальшивым удостовере­нием личности. Но это еще не все. Не желая работать на государство, Груша Сергеевна собрала целую папку фальши­вых справок, свидетельств, актов осмотра и других немаловажных серьезных документов. Передала это все в медицин­скую комиссию и потребовала присвоить ей инвалидность на основании редкой заморской заразной болезни — синдро­ма Коновала. Что такое «синдром Коновала», члены комиссии знать не знали и ведать не ведали. Они с умными лицами рассматривали документы, с удивлением вглядывались в под­писи знаменитых профессоров и внимательно изучали фаль­шивую фотографию, на которой сам Л.И. Брежнев пьет вод­ку с Грушей Сергеевной и обещает позаботиться об ее благо­состоянии в случае присвоения женщине инвалидности.

После всего увиденного отказывать пациентке в присвое­нии группы по нетрудоспособности было делом рискованным, хотя у присутствующих и возникло очень много вопросов к пожилому и больному человеку. Чтобы вопросов у врачей было как можно меньше, женщина изобразила на лице гри­масу, похожую на большую цифру 35, улыбнулась улыбкой пьяного тракториста-узбека и вдобавок громко крикнула:

•  Итальянский Дуче Муссолини друг северо-американс- ких индейцев.
•  Болезнь хронически неизлечимая! — услышав такие слова, гром­ко произнес профессор Головотяпский, председатель медицинс­кой комиссии, ставя свою подпись под заключительным актом.
•  Точно, неизлечимая! — подтвердил слова шефа его зам, расписываясь в акте чуть ниже.

Следуя примеру своих руководителей, остальные члены комиссии сделали то же самое и, с опаской поглядывая на перекошенную физиономию Груига Сергеевны, постарались запомнить, как выглядит заморская болезнь синдром Коновала.

Время подходило к обеду. Скрипнула калитка и во дворе появилась взволнованная хозяйка, несущая в авоське бухан­ку хлеба, батон и два килограмма свежемороженого минтая.

•  Ты где болтаешься? — заворчал на супругу дед, изобра­жая на лице недовольство и легкий налет гнева.

«Помалкивай, старый стоптанный валенок!» — хотела отве­тить Груша Сергеевна, но вовремя опомнилась и с улыбочкой произнесла:

• Помалкивай, мой милый крепенький дубовый пенек, сей­час все объясню!

С этими словами женщина плотно закрыла дверь, захлопну­ла и занавесила окно, утащила мужа за дощатую перегородку, зачем-то оглянулась и, понизив голос, взволновано спросила:

•  Ты знаешь, кого сегодня назначили на должность партор­га леспромхоза?!
•  Нет, не знаю, может, черта с рогами, а может, свинью без хвоста? — честно ответил Фома Семенович и уставился на жену в ожидании мировой сенсации.
•  Нет, не черта с рогами, а сущего дьявола по фамилии Бесштанный Александр Михайлович! Понял?!- прошипела Груша Сергеевна.
•  Ой, неужели тот самый? — выкрикнул дед, хватаясь за сердце. — Неужели он, гаденыш, вот ведь как мир тесен!
•  Не тот самый, а родной сын. Понимаешь? Родной сын! Того самого! — поправила мужа супруга. — Как две капли на своего отца похож.
•  Да, дела… — задумчиво протянул Фома Семенович, вспо­миная, как во времена революции отец этого самого Бесштанного с отрядом подобных ему головорезов отбирал у его роди­телей маслозавод, две пивоварни, мельницу и много другое, что накапливалось несколькими поколениями семьи.

Супруга сидела расстроенная. У нее в семье эти же самые пьяные комиссары в кожаных куртках и с маузерами надру­гались над ее сестрой, унизили мать, отца и увезли из дома все, что было нажито непосильным трудом.

•  Что делать будем? — тихо спросил дед, машинально бро­сая взгляд на сундук с реликвиями. — Может, этого товарища тихонько вжик… — провел он ногтем себе по горлу, — да в прорубь, как его отец поступил с твоим отцом?
•  Да ты что, старый, какой «вжик»? Здесь тоньше, тоньше нужно действовать, но намного больнее наносить удары!
•  Дак что, повесить его, что ли? — переспросил дед и, шар­кая валенками по полу, ушел за печку посмотреть, на месте ли у него профессиональная надежная удавка.

Да какая удавка? Какая совсем спятил под старость не только отомстить хочу, и

• Да какая удавка? Какая, к черту, удавка? Ты, видимо, дуралей, совсем сиятил под старость лет! За это нас сразу за ушко да… А я не только отомстить хочу, но и прожить еще долго и счастливо!
•  Как это так? Я что-то ничего не понял.
•  А что тут не понять! Все очень просто. Помнишь, какое удовольствие мы с тобой получали, когда ты, к примеру, быв­шему парторгу в колодец машинного масла налил и набросал туда коровьего навоза?
•  Да, это был бальзам на душу! Радость дак радость! Ме­лочь, а приятно! — согласился Фома Семенович, расплываясь в широкой улыбке.
•  А теперь вспомни, как мы радовались, когда ты на пило­раме засунул гвоздик в редуктор и целая комсомольская бри­гада, сорвав производственный план, не получила ни копейки премии. Помнишь? А помнишь, сколько было радости, когда мы залили керосином грядки секретарю комсомольской орга­низации леспромхоза?! Помнишь?
•  Ну как не помнить, конечно, помню! Как он бегал в тру­сах по улице, орал благим матом и ругался не хуже любого леспромхозовского конюха.
•  Дак вот, — продолжала супруга, — чтобы долго жить, необхо­димо радоваться! Понимаешь? Ра-до-вать-ся, а радоваться мы сможем только тогда, когда будем портить жизнь сыну изувера, мародера, садиста того самого Бесштанного и таким, как он.
•  Не совсем что-то я тебя понимаю! — произнес Фома Се­менович, глядя на супругу.
•  А чего тут не понять? Ты завтра или послезавтра при­дешь в партком и попросишь, чтоб тебя приняли в партию.
•  Да ты что, старая, мухоморов объелась, что ли? Какая мне партия? Мне скоро восемьдесят лет, а ты… в партию, он же меня на … пошлет.
•  Правильно и сделает! Ты выйдешь, поблагодаришь партор­га за такой «теплый прием», все запишешь: что, когда, в какое время, ну и так далее, несколько дней подождем, а потом ты опять заявишься к нему с визитом.

— Дак ведь он опять меня пошлет!

• Отлично! Правильно! Мы как раз этого и добиваемся! — ответила Груша Сергеевна, после чего налила мужу рюмку водочки и нарезала тонкими ломтиками соленый огурец. — Ты так походишь, походишь, он тебя, естественно, будет посы­лать подальше, ты все будешь записывать, а потом придешь на открытое партийное собрание и задашь несколько вопро­сов представителю райкома в присутствии массы поселко­вых товарищей. Расскажешь все как есть, покажешь записи, возмутишься таким обращением с пожилыми людьми, да еще и ветеранами! Ну и посмотрим, что будет дальше.

Выслушав все это, дед улыбнулся, с удовольствием выпил рюмку, закусил и сделал робкое замечание, что это все мало­эффективно и нужно менять саму систему.

•  Систему меняют тогда, когда винтики начинают ржаветь и двигатель глохнуть! — поучительно ответила супруга, вновь наливая мужу рюмочку водки.
•  Хорошо, я согласен! — довольно улыбнулся Фома Сергеевич и в свою очередь предложил назвать организацию по сведению счетов с большевиками компания «Бельмес». — Ну, раз наше вредительство переходит в постоянную плоскость, — пояснил он.
•  Какой еще опять к черту «Бельмес»? Какая компания? Ты что, старый пенек, лягушечьих лапок обожрался, что ли?
•  Ничего я не обожрался! — обиделся на жену дед. — «Бель­мес», к вашему сведению, это со старого забытого узбекского языка переводится как «месть».

От такого ответа женщина опешила. Она внимательно по­смотрела в глаза мужу, зачем-то перекрестилась и, дабы не губить в зародыше азарт суженого, предложила тому назвать новую организацию компания «Коготь», имея в виду, что они кое-кого и кое за что планируют цеплять.

•  А может, нашу компанию назвать не просто «Коготь», а «Медвежий Коготь»? — предложил дед Фома.
•  Да хоть «Медвежий Помет» назови, лишь бы от твоих дей­ствий толк был! — ответила супруга и села писать письмо сыну, в котором подробно пересказала все, что произошло в этот день.

В этот вечер у четы Сапожниковых было приподнятое на строение. Фома Семенович начал готовиться к встрече с парторгом, а его жена, плотно запечатав конверт, уселась пе­ребирать драгоценности, которые ей удалось спасти от разгу­ла большевистской диктатуры. Драгоценностей было доста­точно. В ее коллекции сохранились и старинные золотые серь­ги, и монеты царской чеканки, и браслеты, и даже бриллианто­вое ожерелье, на которое можно было купить весь леспром­хоз вместе с директором, кривозубой секретаршей и двумя покосившимися старыми свинарниками.

Полюбовавшись остатками былой роскоши, она положила украшения на старое место и, мурлыча себе под нос какую-то мелодию, начала готовить ужин. Улеглись супруги поздно. Всю ночь Груше Сергеевне снились приятные сны. Снился ей ве­черний бал, где ее окружали красивые молодые офицеры и приближенные особы царского двора. Снились ей подруга детства и генерал Каппель в парадном мундире, какие-то рос­лые сытые кони, богатые кареты и кучер с букетом цветов, от которых воняло солдатскими портянками.

•  Фу ты! — сплюнула внезапно проснувшаяся Груша Сер­геевна, отбрасывая от себя источник смердящего запаха — во­лосатые ноги мужа.
•  Что? Что случилось? Кому?! Куда?! Кого?! — спросонья закри­чал дедуля и зачем-то по инерции побежал к заветному сундуку.

Начиналось утро. Глава компании «Медвежий Коготь» Фома Семенович Сапожков наспех позавтракал и первым делом сбегал по-военному коротко подстричься. Затем он об­лачился в старую косоворотку и хорошо сохранившееся га­лифе с лампасами. Перекинул через плечо шашку, нацепил награды, натянул на голову фуражку с белогвардейской ко­кардой и повесил на нос темные защитные очки, выменянные у проезжего цыгана за мешок картошки. На ноги надел до блеска начищенные трофейные сапоги. С удовольствием по­глядел на себя в зеркало.

•  Хорош гусар! — довольный собой, произнес он.

После этого взял авоську, положил туда два томика с рабо­тами В.И. Ленина, помолился и в таком виде явился в лесп ромхозовскую контору. Поднялся на второй этаж. Постучал­ся в кабинет парторга, без разрешения вошел, сел напротив товарища Бесштанного и произнес:

•  Здрасте!

Поглядев на необычного посетителя в темных очках, с непо­нятными наградами на груди и с шашкой на боку, Александр Михайлович слегка привстал из-за стола и негромко спросил:

•  Товарищ, вы к кому? По какому вопросу? Вы фильм при­ехали снимать или?..

Не дожидаясь ответа, он выглянул в окно в надежде уви­деть там съемочную группу. Но на улице, кроме борова, валя­ющегося в грязи, и козлят, объедающих молодые побеги, нико­го не было. С мыслью, что киношники находятся во дворе, парторг посмотрел и во двор, но и там никого, кроме директор­ского водителя, который справлял нужду на поленницу дров, не наблюдалось. Далее Александр Михайлович обратил взор в коридор, но и в коридоре тоже никого не было, кроме брига­ды лесорубов, пришедших получать зарплату.

•  Товарищ, я не понял? Вы к кому? Какие у вас вопросы?! — немного раздраженно поинтересовался парторг у непонятно­го старика.

«Да… — еле сдерживая гнев, подумал Фома Семенович, уви­девший физиономию товарища Бесштанного, — вылитый отец, такой же неряшливый, с бородавкой на носу, такие же, как у поросенка, мелкие зубешки и глазенки такие же бегающие, как у тюремного шныря. Вот порода мерзкая! Отец был на поганку похож, брат его родной — вонючий комиссаришко, вечно с грязными руками и желтыми зубами, ну, и этот такой же! Ой, Господи! Убереги от подобного руководителя!»

•  Да я это!.. — очнувшись от воспоминаний, произнес Фома Семенович. — Я!..
•  А! Понимаю, понимаю! Понимаю, вы из леспромхозовского театра? Да? Правильно? Я угадал? Да!
•  Нет, не совсем, я из…

Извините, — не обращая внимания на слова посетителя, про­должал Беснгганный, — а кресты, кресты, которые у вас на груди, в местной литейке изготавливали или сами на коленке гнули?

После такого вопроса рука Сапожкова привычно легла на рукоять шашки. В душе поднялась волна ненависти. Ста­рик смотрел на эту грязную мразь, скрипел зубами и готов был за своих родителей, за боевые награды, политые потом и кровью, плюнуть в рожу этому придурку, надеть на уши пор­трет Л.И. Брежнева, пнуть пару раз в пах, дать по башке графином для питьевой воды, изрубить на мелкие куски. Едва сдержавшись, Сапожков чинно и с достоинством ответил, что все эти награды получил за боевые действия, защищая Отчиз­ну от чумы, голода и всевозможной вонючей нечисти.

•  Молодец! — похвалил Сапожкова Бесштанный и в оче­редной раз спросил о цели визита.
•  Да я это, хочу вступить в вашу… Ну, в эту… Как ее? — Фома Семенович от сильного волнения забыл, что нужно гово­рить и сначала хотел было произнести «банда», вовремя ис­правился, затем назвал партию шайкой, потом кодлой, пират­ством, синдикатом, мафией и только минуты через три выдавил:
•  Ну, хочу вступить в эту, как ее, ну, в общем, в вашу партию!
•  В партию?! — удивился парторг. — В партию?! В КПСС?!
•  Да! Да! — обрадовано закивал головой Фома Семенович. — Именно в ее, матушку, именно в эту вашу СС.

Поразившись такому ответу, Бесштанный промолчал. Шмыг­нул носом, уточнил у секретаря телефон психиатрического отделения, поблагодарил старика за экскурс в историю и так­тично выпроводил странного посетителя за дверь.

•  Не понял! — произнес дед Фома, оказавшись в коридоре. — А почему он меня на … не послал? Странно… непорядок! — с этими мыслями он вновь поправил на носу солнцезащитные очки, открыл дверь и вернулся в кабинет своего врага.
•  Пошел в …! — не выдержав вторичного появления непо­нятного визитера, громко крикнул парторг, протягивая руку к телефону.
•  Вот это дело! — фиксируя слова Александра Михайлови­ча, бросил Фома Семенович. — То, что нам и нужно!

После этого дедуля чего-то черкнул в блокноте, довольно ухмыльнулся, вышел из конторы и направился к дому с чув­ством выполненного долга. В это время возле почты, мимо ко­торой проходил дед Фома, собралась группа старичков, при­шедших получать пенсию. Увидев человека в белогвардейс­кой форме, с шашкой на поясе и с боевыми наградами на груди, они быстро встали в шеренгу и вытянули руки по швам.

•  Вольно! — громко и машинально скомандовал Сапожков, проходя вдоль строя.

Мужики мгновенно рассредоточились. После этого, посто­яв минут пять в полном недоумении, они вновь собрались в плотный кружок и начали приглушенно что-то обсуждать. Разговаривали тихо.

•  А чем черт не шутит?!- произнес один старичок хрипло­ватым голосом. — Поживем — увидим! Нам нужно быть гото­выми ко всему!
•  Ну наконец-то, услышал Господь наши молитвы!
•  Начинать! Начинать самим нужно, — торопился кто-то бо­лее энергичный.

В этот вечер в семье Фомы Семеновича был небольшой праздник. Наконец-то на последнее родительское письмо от сына, который работал на строительстве БАМа, пришел дол­гожданный ответ. Сын сообщал, что в семье у него все хоро­шо и работа отличная:

«Умоляю вас, мама, не делайте глупостей! — писал сын из хо­лодной далекой Сибири. — Не портьте жизнь себе и другим! Плетью обуха не перешибешь, у них длинные руки. Успокой­тесь. Не вздумайте никому мстить. Месть — это пережиток про­шлого. Получайте удовольствие от каждого прожитого дня. Хо­дите в баню, запишитесь на массаж, наконец-то займитесь жи­вописью, плетите макраме, пойдите на курсы кройки и шитья».

Дальше сын пообещал, что скоро они всей семьей приедут домой, и бабушка в полной мере сможет насладиться воспи­танием внука, познакомится со снохой, которая уже носит под сердцем маленькую внучку на радость любимой свекрови.

Прочитав письмо, Груша Сергеевна задумчиво отодвинула от себя конверт.

• Эх, сынок, сынок! Ничегошеньки в жизни ты еще не по­нимаешь, — со вздохом произнесла она. — Ничегошеньки.

Посидев с минуту неподвижно, она скрестила на груди руки, изобразив мослы пиратского флага, злобно посмотрела в сто­рону дома Бесштанного и с ненавистью, как гремучая змея, прошипела ядовитое слово:

•  Месть!
•  Бельмес! — тут же повторил за женой дед Фома и, скрестив руки на груди, трижды плюнул в направлении жилища парторга.
•  Месть! — вновь прошипела Груша Сергеевна, отправля­ясь на кухню чистить картошку.
•  Бельмес! — высказался за ней супруг, сморкаясь и бросая три навильника навоза по уже знакомому адресу.

Переделав все домашние дела, хозяйка собрала ужин, по­ставила на стол бутылку водки, пригласила мужа к столу и, когда тот уселся, тихо произнесла:

•  А горевать-то чего? Чего мы горюем? Чего носы повеси­ли? Система-то заработала, ох заработала! — с этими словами они выпили по стаканчику, хорошенько закусили, а после за­махнули еще и вторично.

Выпив по третьей, хозяйка стала красоваться возле зерка­ла. Она надела на шею бриллиантовое колье, облачилась в вечернее платье, включила музыку и тихо пропела старинный романс, после чего взяла в руки подойник и со спокойной душой пошла в сарай доить корову.

•  Вот, дожили! Ну и власть поганая! — возмущенно прошеп­тал Фома Семенович. — Дорогие вещи даже показать страш­но. Приходится только дома да перед коровой красоваться.

С этими словами он допил остатки водки, аппетитно похру­стел огурцами, полюбовался еще раз обломком своей шашки и, довольный собой, ушел спать.

Прошло несколько дней. Ближе к концу недели дед хоро­шенько почистил сапоги, поправил бороденку, вновь напялил на глаза темные очки, прихватил шашку и направился по ста­рому адресу, то есть в кабинет леспромхозовского парторга. Увидев на пороге старого знакомого, Бесштанный сначала опешил. Потом, правда, дружелюбно поздоровался и пригласил старика присесть. Фома Семенович не отказался. Он опус­тился на скрипучий стул, положил перед собой авоську с ра­ботами В.И. Ленина и сфокусировал взгляд на огромной бо­родавке, уютно расположившейся на носу парторга.

•  Вы с каким вопросом?!- сдержанно спросил посетителя Бесштанный.
•  Я! Я это, ну, короче, хочу осуществить свое давнее желание и вступить в вашу, ну, в эту, в общем, вступить в вашу КПСС!

Услыхав такой ответ, парторг пришел в ярость.

•  Пошел вон, старый маразматик! — гневно заорал он.

В конторе задрожали стекла. Кривозубая секретарша, пе­чатавшая приказ, подпрыгнула на месте и вместо слова «ко­нец» четко пропечатала «…»!

•  Отлично! — прошептал Фома Семенович, выскакивая из

конторы. — Очень хо-ро-шо!

Записав в блокнот все, что он услышал от парторга, дедок галопом поскакал домой.

В этот день, ближе к вечеру, вновь принесли письмо от сына. Сын и на этот раз уговаривал мать не делать глупостей, убеж­дал, что «один в поле не воин», рассказывал родителям о своем житье-бытье и напоминал., что скоро приедет с внуком в гос­ти. В самом конце листочка были выведены какие-то караку­ли, несколько неровных букв и рисунок какой-то женщины, больше напоминающей страшную Бабу Ягу.

Прочитав напутствие сына, Г руша Сергеевна спрятала пись­мо в ящик комода, вновь скрестила руки на груди, гневно про­изнесла слово:

•  Месть! — и смачно плюнула в сторону дома ненавистного парторга.
•  Бельмес! — немедленно повторил за ней дед Фома и плю­нул туда же.
•  Браво! Молодец! — в этот вечер Груша Сергеевна ис­кренне нахваливала своего благоверного.
•  Систему! Систему менять нужно! — отвечал на похвалы руководитель компании «Медвежий Коготь».

— Не переживай! Будет и на нашей улице праздник.

Услыхав такой ответ, дедок слегка успокоился. Он поша­рил в чулане, принес оттуда банку с вонючей жидкостью и начал увлеченно травить клопов за печной домашней трубой.

Визиты в контору продолжались. Каждый визит был по­хож на предыдущий. Фома Семенович заходил в кабинет, парторг Бесштанный посылал его на …, довольный дедок за­писывал слова парторга и уходил, после чего докладывал об­стоятельства визита своей супруге.

Как-то раз он возвращался домой после очередного посе­щения кабинета парторга.

•  Здравия желаем, господин есаул! — вдруг услышал Са­пожков громкое приветствие.

На него смотрели с десяток стариков, стоящих в шеренге и держащих под уздцы резвых здоровых лошадей.

Не совсем понимая, что происходит, дед Фома прошел мимо и полушутя произнес:

•  Вольно!

Мужики молниеносно исполнили команду. Они быстро рассредоточились и мгновенно развели по стойлам леспромхозовских меринов.

Приближался день открытого партийного собрания. Ру­ководитель компании «Медвежий Коготь» готовился задавать неудобные колкие вопросы. Чтобы привлечь побольше наро­ду к своему бестолковому толковищу, организаторы завлека­ли посетителей бесплатным просмотром индийских фильмов.

В этот раз все было как обычно. На просмотр киноленты набился полный зал. Собрание подходило к концу.

•  Товарищи, какие будут вопросы? — произнес, поднимаясь на трибуну, третий помощник второго зама первого секретаря райкома партии.

С места, кряхтя и постанывая, встал Фома Семенович. В зале наступила полная тишина.

Товарищ уполномоченный! — как можно громче произнес Сапожков. — А почему меня, участника войны, инвалида, по­жилого человека, парторг леспромхоза не принимает в эту, ну, — как его? — в этом месте Фома Семенович опять замялся, со­всем забыв, как называется партия, долго мычал, стонал, пы­жился и наконец выдал:

•  Короче… в эту вашу, ну, короче, в красную партию.
•  Не в красную, — снисходительно поправил старика пред­ставитель райкома, — а в Коммунистическую Партию!
•  Да, да, именно туда, — согласился Фома Семенович.

В зале зашумели. Пользуясь моментом, старик достал из-за пазухи блокнот с нужными записями и начал зачитывать по пун­ктам каждый день посещения кабинета парторга, с указанием точных дат, когда Бесштанный посылал старика на три, на пять, на семь и даже на одиннадцать букв. Зал зашумел еще сильней.

•  Как это так, что за власть такая? — раздались гневные голоса. — Старика, пожилого человека — и на три буквы?
•  Разберемся, разберемся, товарищи! — пообещал райкомовский оратор.

Бесштанный сидел красный, как старое, изъеденное молью, большевистское знамя, и громко шмыгал носом. Райкомовский представитель смотрел на него с нескрываемым упре­ком. С большим трудом и только благодаря хорошему филь­му толпу удалось успокоить.

•  Ну! Ну! — повторяла супруга, увидев на пороге дома улы­бающегося мужа. — Ну что, как успехи?!
•  Народ зашумел! Загудел как улей!
•  Зашумел, говоришь, народишко-то, зашумел?
•  Зашумел, еще как зашумел! — согласился супруг. — Парторг покраснел, члены президиума посинели, в общем, все здорово

получилось

Дедок был доволен своей работой и, пользуясь случаем, попро­сил у жены рюмочку водки. За такую хорошую новость Груша Сергеевна налила мужу целый стакан медицинского спирта.

Прошло несколько дней. Однажды утром, быстро подделав та­лоны на водку и мясо, хозяйка убежала отовариваться в магазин.

В это время руководитель группы «Медвежий коготь» вновь облачился в свои доспехи и нанес очередной визит в кабинет к товарищу Бесштанному.

Пошел вон, старый пердун! — гневно закричал тот, когда дед Фома в темных иностранных солнцезащитных очках по­явился в дверях леспромхозовского парткома. — Позоришь меня на весь район, жалуешься, кляузничаешь вместо того, что­бы дома сидеть, корову доить да слушать отчеты с пленума ЦК КПСС.

Спорить с разгневанным парторгом Фома Семенович не стал. Он шустро захлопнул дверь, вновь записал в блокнот все сказанное парторгом и радостный, что доставил несколь­ко неприятных минут своему кровному врагу, начал спускать­ся с крутой деревянной лестницы.

Но дальше произошло неожиданное: то ли дед неправиль­но поставил ногу, торопясь домой, то ли ступенька была мок­рая, то ли еще что-то, но вдруг он оступился, ноги подкосились, дедок скатился вниз, сломал себе лодыжку, два ребра и ли­шился четырех зубов из вставной пластмассовой челюсти. Быстро, всего через час, приехала «скорая помощь». Санита­ры погрузили стонущего дедулю на носилки, унесли в машину, положив рядом с ним легендарную шашку и помятую бело­гвардейскую фуражку с кокардой.

Лечение проходило долго. Фома Семенович, как мог, помо­гал своим лечащим врачам. Он исправно пил таблетки, ездил в кресле на физиопроцедуры и позволял делать уколы в зад­ницу по три раза в день. Груша Сергеевна все это время находилась рядом с мужем. Она приносила домашние пи­рожки, перечитывала вслух «Незнайку на Луне», делилась с мужем всеми леспромхозовскими новостями и постоянно пи­сала письма своему любимому сыну. Вскоре дело пошло на поправку. Дед с трудом, но начал ходить сам.

Однажды по всему поселку были развешаны объявления о дате общего партийного собрания с работой буфета и бес­платным просмотром индийской киноленты. Объявлений было много. Они попадались везде: и на дверях директорского ка­бинета, и на воротах старого кладбища, и на стенках дощатой уборной, в пивнушке, на дверях свинарника, на тумбе, на забо­ре возле клуба, на стенах заброшенной силосной ямы, а также под любым кустом сирени, акации, можжевельника и в густых зарослях крапивы.

Народ повалил валом. Зал и буфет были переполнены. В воздухе витало праздничное настроение. Пиво лилось рекой. Водка тоже лилась, правда, ее поток был заметно тоньше и значительно мельче. Не желая упускать такой возможности поквитаться с врагом семьи, весь перебинтованный, в гипсе, с костылем, Фома Семенович притащился на партийное толко- вище и уселся в первом ряду. В тот же вечер на другой сто­роне улицы, за углом старого сарая, были замечены все те же старички, которые дисциплинированно стояли тесной груп­пой. Стояли тихо, не шумели и зачем-то держали под уздцы сытых лошадей.

— Эй, мужики! Вы чего тут делаете?! — крикнул начальник водокачки, совершенно случайно проходивший мимо.

Ему никто не ответил. Правда, от толпы отделились несколь­ко теней, которые нанесли любопытному с десяток ударов в солнечное сплетение, после чего уложили под вековую березу и бережно накрыли лошадиной попоной.

Собрание тем временем подходило к концу.

•  У присутствующих есть какие-нибудь вопросы? — произ­нес ведущий, обращая свой взор вглубь зрительного зала.
•  Товались уполномосеный! — засюсюкал загипсованный Сапожков, поднимая вверх забинтованную руку.

В зале слегка зашумели. Чтобы в помещении наступила иде­альная тишина, Фома Семенович дважды злобно ударил ногой по деревянному полу и костылем больно ткнул в бок горластого пьяного тракториста. Присутствующие тут же присмирели.

•  Товались уполномосеный! — продолжал Сапожков, опи­раясь на костыль и демонстрируя присутствующим ряд вы­битых зубов. — А почему меня товались Бесштанный не при­нимает в партию и постоянно посылает на …?

В зале вновь раздался гул неодобрения. Отовсюду послы­шались гневные голоса:

•  Довели старика с этой партией, человек руки-ноги пере­ломал, без зубов остался, а тут…

Представитель райкома, в адрес которого поступил вопрос, забеспокоился, нервно закрутил головой и попытался что-то не­внятно ответить. Зал гудел все громче. Посыпались вопросы:

•  Почему нет колбасы? Почему нет масла? Куда делось мясо? Почему нельзя иметь корову и лошадь? Почему не дают землю под картошку?!

С большим трудом присутствующих удалось успокоить. Пообещав трудящимся, что колбаса и мясо скоро будут, орга­низаторы перешли к следующей части партийного собрания, то есть к просмотру индийского кинофильма.

В этот вечер Груша Сергеевна пела песни и до ночи ходила по дому в бриллиантовом ожерелье, кольцах и золотых подвесках.

•  Пусть, пусть гаденыш помучается! Пусть помучается, как мучились наши родители от рук его отца! — зло шептала она, все время посылая проклятия в сторону дома семьи Бесштанных.

Прошла очередная неделя. Однажды, сидя возле окна сво­его дома, Фома Семенович усердно готовился к очередному визиту в леспромхозовскую контору. В это время в дверь влетела счастливая Груша Сергеевна и обняла руководителя «Медвежьего Когтя». В этот раз она принесла новость, от ко­торой хотелось петь, танцевать и прыгать до потолка.

•  Сняли с работы, сняли гаденыша, сняли этого Бесштанного! — радостно защебетала она. — Сняли гада, на лесосеку отправили, сучки рубить!
•  Ох, хорошо-то как! — потирая руки, произнес Фома Семе­нович. — Ну, наконец-то! Наконец!

Новость была так хороша, что старик предложил записать этот день в большие домашние праздники. Подобное предло­жение быстро нашло понимание у супруги. Профессиональ­но подделав пару талонов на водку и отдав их мужу, Груша Сергеевна начала готовить закуску, предварительно приме­рив золотой браслет и подоив корову.

•  Систему, систему надо менять! — с кряхтеньем одеваясь и беря в руки костыль, произнес супруг. — Систему! Саму систему!
•  Ничего, придет время! Я лично верю! Обязательно придет.

В этот вечер старики гуляли по полной программе.

• Ловко, ох как ловко мы ему жизнь попортили! Жаль, что наши родители этим насладиться не могут! — все время повто­ряла Груша Сергеевна, подливая руководителю «Медвежьего Когтя» водку в граненый стакан.
•  Да, это точно, жизнь у него под откос пошла! — соглашался с женой супруг.

За столом засиделись допоздна. Долго перемалывали кос­точки ненавистному парторгу, тихонько пели дореволюцион­ные песни, пытались даже танцевать. Но Фома Семенович зацепился костылем за край половика, с грохотом упал и сво­ей башкой сломал небольшую деревянную скамейку.

Спать улеглись за полночь. Проснулись ближе к обеду бодрые, счастливые и радостные. Жизнь казалась прекрас­ной и безоблачной. Вскоре стали поступать новости одна при­ятнее другой. Во-первых, Бесштанный, потрясенный таким понижением в должности, с горя сильно запил. После этого от него ушла жена, подала на развод и стала нагло приставать к главному инженеру. Их сын, раньше учившийся исключи­тельно на тройки, стал получать колы и двойки, а старшая дочь, плешивая рябая Софья, бросила школу и, не окончив десятый класс, убежала в цыганский табор, где стала подру­гой барона и его пятерых друзей.

Радости Сапожковых не было предела.

От сына регулярно продолжали поступать письма.

«Мама, — писал он, — ни в коем случае не делайте…»

И дальше как под копирку шли напоминания о плети и обухе, о длинных руках сотрудников КГБ, о бане, о макраме, о массаже, о прическе, о покупке нового платья для себя и доброт­ной телогрейки на кошачьем меху для старенького отца.

•  Тьфу ты! — в сердцах плюнула Груша Сергеевна, прочитав очередное письмо. — Все одно и то же. Нет бы написал, сколько получает сам, сколько жена, сколько тратят, чего надевают, много ли на столе черной и красной икры, часто ли имеется на столе балык из белуги, какие цены в сельпо, какого вида и какой сложности талоны на молоко и мясо. А то все о КГБ да о КГБ.

Сунув письмо под скатерть, женщина оделась, прихватила с собой пачку поддельных талонов, явилась в магазин и, уви­дев там толпу народа, громко заголосила:

•  Вот смотрите, люди добрые. Вот кто нами правит! Муж- парторг — пьяница, жена и дочь — ой, прости Господи, а сын дурак-дураком и уши холодные!

С такими доводами люди соглашались. Все чаще и чаще од­носельчане начали выказывать недовольство правящей властью. Многие с ностальгией вспоминали былое, вздыхали, судачили. Старички-боровички все регулярней стали собираться возле леспромхозовской конюшни, где пытались откармливать овсом любимых лошадей. Вскоре по округе поползли странные слухи:

•  Белые в городе!
•  Какие белые?! — горячилась молодежь. — На дворе вось­мидесятый год. Какие, к чертям, белые?!

Хотя сами по вечерам боялись показаться на улице и, сидя дома, страшась внезапного нападения белогвардейцев, стара­лись точить топоры.

В ту ночь Груша Сергеевна и Фома Семенович крепко спа­ли. Ближе к утру к калитке подъехала машина и тихонько скрипнула тормозами. В дверь настойчиво постучали.

•  Кто там? — сонно ответил дед Фома, вставая с постели.
•  Штабс-капитан Держимордов! Выходи строиться! — раз­дался голос с улицы, назвавший дореволюционную дедулину фамилию.
•  Есть! — бодро ответил тот, после чего схватил шашку, на­тянул белогвардейскую фуражку, сапоги, выскочил во двор и заковылял к сараю, где раньше у него стояла лошадь.
•  Стоять! Руки вверх! — прозвучала громкая команда, и яркий луч карманного фонарика ослепил сонного Фому Семеновича.
•  Майор КГБ Тупицын! — представился невидимый офицер, немедленно отбирая оружие у сонного старика.
•  А? Что? Я это, ой, ну, в общем… — залепетал дедуля, пони­мая, что проговорился и попал спросонья как кур во щи.

Из темноты появилось еще несколько человек. Дед замол­чал. Он все понял.

Гражданка Пивоварова! — произнес все тот же властный голос, называя фамилию, которую Груша Сергеевна носила во время службы у генерала Каппеля. — На выход! С вещами!

Через несколько минут в дверях появилась хозяйка дома. Она была в кирзовых сапогах, в телогрейке, в дешевом платке и с небольшим узелком в руках.

•  Вы арестованы! — произнес майор, подхватывая ослабев­шую женщину под руки.

Вокруг засуетились незнакомые люди в штатском. Супру­гам Сапожковым помогли залезть в тесный «воронок».

•  Систему! Говорил ведь я тебе! Систему надо было менять!

— грустно прошептал бывший следователь белогвардейской армии, стараясь поудобнее устроиться на жесткой скамейке.

•  Дурак ты! — с горечью в голосе ответила жена, ударяя по голове мужа узелком, в котором находился прихваченный в дорогу небольшой утюг.
•  Мама! Ой, больно! Убивают! — закричал дед, пытаясь вып­рыгнуть из машины.
•  В семнадцатом не нужно было отдавать! И менять бы сейчас ничего не пришлось! Как были вы, мужики, дураки, так дебилами и остались! — зло прошептала Груша Сергеевна и в сердцах еще пару раз ударила по голове мужа своей увесис­той поклажей.

В это время в конце улицы появился высокий, красивый мужчина, державший в одной руке чемодан, а в другой руку

сына четырех-пяти лет.

•  Папа, папа, — щебетал мальчонка, — а почему нас бабушка не идет встречать? Ты говорил, что она нас любит.

Мужчина молчал.

•  Мама! — громко крикнул он, когда увидел, как мать и отца запирают в милицейской машине. — Мама! Мама-а-а!

Но дверки автозака захлопнулись. Защелкнулся дверной замок. Чувство ненависти, злобы и дикой ярости переполни­ли душу молодого человека. Испугался и заплакал ребенок.

Автомобиль заурчал, застучали клапана, из глушителя пова­лил густой дым, и старый милицейский «воронок» повез двух стариков туда, где под звуки кайла, ломика, лопаты и пилы миллионы таких же российских бедолаг строили светлое бу­дущее, райскую жизнь, колхозно-совхозную систему, которую большевики называли сладким словом «коммунизм».

Не веря в случившееся, пошатываясь и крепко держа за руку испуганного сына, молодой человек вошел в родительс­кий дом. Родовое семейное гнездо было разорено. В откры­тые окна хлестал холодный ветер, повсюду валялись бумаги, истоптанные сапогами чужих людей, перевернутые ящики из комода, одежда и утварь.

Дом без родителей казался пустым и осиротевшим. Под­няв свое письмо к матери, сын бегло пробежал его глазами, вспомнил, как отец рассказывал о страшных годах Гражданс­кой войны, сожженной родительской усадьбе, о бедах, о пере­житом горе и о постоянном послевоенном голоде. В хлеву мычала недоеная корова, на душе было одиноко и тоскливо, плакал испуганный ребенок.

Молодой человек вышел на улицу. Он с ненавистью по­смотрел на здание поселкового совета, на стоящую рядом по­косившуюся избушку, в которой располагался леспромхозов- ский комитет комсомола, крепко сжал зубы, еще крепче сжал кулаки, скрестил на груди руки и тихо, очень тихо, так тихо, что было слышно только ему одному, прошептал:

— Месть! Месть! Месть!